Создатель Chanel №5 курировал концлагерь для большевиков

Сторожевая вышка для охраны территории концлагеря

Здесь, на «Острове смерти», никогда не будет никакой «стены скорби». Современная власть никогда не приедет сюда под вспышки фотоаппаратов новостных агенств. В интерпретации современных рукопожатных «историков» Интервенции не было от слова вообще. Как и белого террора.

=Arctus=

: Эрнест Бо родился в Москве в 1882 году. Его отец, обрусевший француз Эдуард Бо, возглавлял крупнейшую российскую косметическую фирму Rallet & Co, поставщика Императорского Двора. Там же начал свою карьеру и Эрнест.

… С началом Первой мировой войны Бо был призван в армию, а после не смог вернуться к своему делу — Русская революция лишила его и положения и имущества. В 1919 году Бо был вынужден эмигрировать во Францию и начать все с начала.

… «Меня спрашивают, когда я создал «Chanel № 5». В 1920 году — сразу как вернулся с войны. Часть моей военной кампании прошла на севере Европы, за Полярным кругом, во время полуночного солнцестояния, когда озера и реки излучают особую свежесть. Этот характерный запах я сохранил в своей памяти, и после больших усилий и трудов мне удалось воссоздать его…»

Война, о которой говорил Бо, это не Первая мировая, за которую он получил ордена и почести. Это забытая и безнадежная кампания, проведенная войсками союзников в России в 1918 — 1921 годах, иначе известная как Интервенция. Официально призванная помочь России справиться с Германией, она переросла в кампанию с намерением, как позже признал Уинстон Черчилль, «удушить большевизм в зародыше».

Во время Интервенции Бо был одним из ведущих сотрудников разведывательного отдела штаба Главного верховного командования союзных войск в Архангельске. Более того, он курировал концентрационный лагерь содержания военнопленных, созданный войсками союзников в августе 1918 года на севере России, где оставил о себе совершенно другие воспоминания.

«Остров смерти»

Белое море сурово. <…>

Мы плывем на остров Мудьюг, за 60 километров от Архангельска, известный в свое время как «Остров смерти«. Здесь сохранился единственный оставшийся со времен Первой мировой концентрационный лагерь, позже переоборудованный в музей. В советское время сюда возили экскурсии, чтобы продемонстрировать ужасы интервенции. Сейчас музей находится в стадии «консервации», то есть гниет.

Мы – это группа Би-би-си, направленная сюда для того, чтобы сделать серию документальных программ для Всемирной службы – о гражданской войне на севере России, последовавшей за Революцией 1917 года. С нами местные археологи-любители из Архангельска.

Остров Мудьюг – песчаный, покрытый мелким кустарником и хвойным лесом. Идти по дюнам вдоль берега в хорошую погоду легко, разве что комары заставляют двигаться быстрее. Остров почти пустынный. Из зданий — маяк, несколько покосившихся домов, метеовышка. Сегодня на острове живут военные, присматривающие за маяком, да пара скучающих метеорологов.

На холме виднеется гранитный обелиск, его нельзя не заметить. Это памятник жертвам Интервенции, он строился так, чтобы было видно с моря, как напоминание событиях, которые здесь произошли почти сто лет назад.

Сегодня 24-метровая стела в аварийном состоянии, отколовшиеся куски гранита обнажают бока. На верхушке – звезда, у основания надпись: «Славным патриотам, замученным интервентами на острове Мудьюг. 1918 — 1920».

Памятник жертвам Интервенции на острове Мудьюг

Почти сразу, как заходишь в лес, натыкаешься на колючую проволоку. В лесу комары становятся нетерпимее, визитеров тут мало.

По пути к лагерю нам встречается заброшенное здание бывшего музея. <…>

Перед входом в музей – пушка времен Первой мировой, установленная здесь в память о береговой батарее, которая пыталась оказать сопротивление эскадре союзников, но была расстреляна.

Союзники из 14 стран – среди них британцы, американцы, французы – пришли в Архангельск 2 августа 1918 года. За день до того в городе произошел антибольшевистский переворот и установилось независимое «правительство Северной области».

За сменой власти пошли аресты. Городская тюрьма быстро переполнилась, и союзниками было принято решение о создании концентрационного лагеря «для военнопленных» за пределами города – там, откуда сбежать практически невозможно. Туда же свозили и просто заподозренных в связях с большевиками.

23 августа на Мудьюг прибыла первая партия заключенных. Среди них был журналист и заместитель начальника комиссии по управлению национализированным торговым флотом Павел Петрович Рассказов. В своих воспоминаниях «Записки заключенного» он описывает условия содержания: голод, холод, унижения.

«По утрам, когда раздавались галеты, в тех десятках, где была молодежь, во время дележки подымался невероятный шум. Голодные, озлобленные люди с каким-то особенным безумием, с жадным блеском глаз, ползали по грязному, сырому, заплеванному полу, собирая случайно упавшие ничтожные крошки сухарей. И эти жуткие сцены стали повторяться каждый день», – вспоминает он.

Бараки были перенаселены: в комнате, рассчитанной на 100 человек, помещалось 350. У заключенных не было возможности умыться или постирать. Умывались из котелков для пищи, паразитов сметали в огонь. Это создавало благоприятные условия для распространения тифа. Кроме каторжных работ, заключенных регулярно допрашивали.

«1 сентября в лагерь прибыли из Архангельска прокурор Дуброво и лейтенант французской службы Бо, один из наиболее видных и энергичных агентов контрразведки», – вспоминает Рассказов.

Это же наш старый знакомый, Эрнест Бо! Павел Петрович не жалеет для него красного словца, но определенно подтверждает его личность.

«...лейтенант Бо —  бывший крупный московский коммерсант, среднего роста, толстый, с круглой, обрюзглой бритой физиономией, напоминающей бульдога. С широкой инициативой в проявлении зверств, Бо был типичным жандармом и охранником. Под его «отеческим попечением» и находился лагерь военнопленных на острове Мудьюг«, – Рассказов явно сгущает краски, никаких свидетельств о зверствах под непосредственным руководством Бо не существует.

Однако он вспоминает, как группа заключенных обратилась к Бо с требованием разъяснить свои права, но, по словам Рассказова, не получила определенного ответа, «кроме фраз общего характера о том, что мы не люди, а «большевики, изменники родине и бандиты», для которых не может быть никаких законов и прав».

Привет из прошлого

За год с небольшим существования лагеря на Мудьюге здесь успело побывать в заключении больше тысячи человек. Более трехсот из них погибли от тифа и истощения либо были расстреляны при попытке побега. Журналист Павел Рассказов выжил. В сентябре 1919 он был увезен во Францию, где находился в тюрьме. Он вернулся в Архангельск в 1920 году, но умер через два года. Многим его товарищам повезло еще меньше.

Федор Опарин был отправлен на Мудьюг за то, что был председателем исполкома в деревне Курья Архангельской области и агитировал местных вступать в ряды Красной армии. Кровельщик по специальности, он прошел Первую мировую, был ранен, пришел домой, женился. А тут советская власть. Товарищи попросили его возглавить исполком. По крайней мере, так написано в архивных документах, к которым смогли получить доступ его родственники.

«Есть две версии его гибели. По одной версии он пытался бежать, но был слишком ослаблен, и его застрелили во время побега. По другой, он был расстрелян на следующий день, в ночь с 16 на 17 сентября, в числе 13 заключенных», – Марина Титова, праправнучатая племянница Опарина отправилась с нами на остров, в надежде отыскать его могилу. История Мудьюга настолько забытая, даже среди местных архангелогородцев, что мне с трудом удалось с ней связаться.

Кровельщик Федор Опарин и его жена Марина

Марина сосредоточенно осматривает барак: «Жутковато здесь. Вроде, почти 100 лет прошло, а ощущения некомфортные, как будто запах смерти все еще присутствует».

Комары совсем озверели. На мне нет живого места. Никакие репелленты не спасают. А я думаю, как же здесь выживали зимой? Стены барака все в дырах. Кроме жилого блока, на территории лагеря сохранились другие постройки: карцер, ледник — яма, вырытая в земле и использовавшаяся для наказания холодом, хозяйственный блок, вышки, и, конечно, кладбище – в лесочке, за дюнами.

Большинство могил лагерного кладбища – братские. Одна из них, с останками 13 расстрелянных узников, напоминает о попытке побега заключенных 15 сентября 1919 года. Марина возлагает к плите красные гвоздики. Мы молчим в знак уважения к памяти погибших.

Марина Титова у братской могилы заключенных, расстрелянных за попытку побега 15 сентября 1918 года

Моя коллега, корреспондент Би-би-си Люси Эш, спрашивает Марину:

– Вы чувствуете какую-то ненависть или обиду на иностранные войска, которые приехали сюда и сотворили все это?

– я не думаю, что это правильно – злиться на этих людей. Тогда было другое время, порядки…

– но ведь это было очень жестоко?

– да, действительно. Но никакой злости и ненависти у меня нет. Просто это часть нашей истории – может быть, не очень хорошая страница в истории, но это было. Ее надо знать, чтобы не повторять таких ошибок.

В этот момент я почувствовала, как пошел дождь. Крупные, тяжелые капли падали в песок, на наши головы, принося облегчение – от жары, от комаров, от напряжения. Я была рада, что у нас есть лодка и мы можем отсюда сбежать когда захотим. Пора возвращаться.

После дождя воздух наполнился свежестью и проступил аромат – северного леса, холодного моря, травы, едва взошедшей под скупым солнцем, мокрого песка, впитавшего в себя еще недавно стаявший снег – ни с чем не сравнимый, незабываемый.

Музей интервенции на острове сейчас находится в стадии консервации

«Может, это совпадение, – говорит Марина. — Но мне кажется, этот дождь – как привет из прошлого. Как будто те люди, что здесь страдали, пытались выжить, знают, что о них помнят».

BBC.com