Трещина

Метафизика споров о советском

Споры, как правило, эмоциональны, а эмоциональность захватывает и ослепляет. Перестаешь многое замечать. Но если чуть-чуть успокоиться и поглядеть на картину этих споров с дистанции отвлеченного размышления, то можно обнаружить нечто интересное.

Мы все в спорах делаем вид, что опираемся только на нашу рациональность. И мы вроде бы стараемся предъявлять эту рациональность (хотя эмоций – причем очень бурных – выплескивается очень много, включая кричалки и вопилки). Но даже когда оппоненты обзываются и их дискуссия опускается почти до уровня пьяной перебранки, то все равно каждый пытается сделать вид, что он предельно рационален, а вот оппонент – дикарь с бетонным лбом.  Свой бетонный лоб не виден, там предполагается высокоинтеллектуальное чело…

Но вот в спорах о советском прошлом я наблюдаю интересную картину: стоит либералу начать говорить об СССР и он словно бы испытывает некую глубочайшую муку, почти пытку от прикосновению к чему-то скверному и смрадному. А заводит он разговор о Западе и его лицо будто просветляется, на нем появляется улыбка, как от встречи со священным, сакральным. Тут проявляется нечто подобное религиозности, а не только сухая рациональность.

Есть в различных религиях представления о чистом и нечистом. Например, в иудаизме есть дозволенное (кашрут, кошер) и недозволенное (трефа). И такое впечатление, что в антисоветском сознании реакция отторжения советского основана на скрытой религиозности, которая определяет советское как трефовое.

В некоторых случаях этот религиозный характер отторжения советского демонстрируется открыто. С.Г.Кара-Мурза пишет: «Главный раввин Москвы Рав Пинхас Гольдшмидт заявил в «Независимой газете»: «Гематрия, один из разделов Каббалы, где даётся объяснение явлениям на основе числовых значений слов и понятий, показывает нам, что сумма числовых значений слова «Мицраим» — «Египет» и «СССР» одинакова. Так же и ситуация сейчас во многом сходна». Значит, война против СССР носила религиозный характер? Значит, наша страна олицетворяла «египетский плен», а мы, «египтяне», должны претерпеть все ужасы, насланные Саваофом на Египет?».

Но это тот случай, когда религиозный человек (в данном случае раввин) осознавал и свои взгляды и свое отношение к определенному предмету. Но так бывает не всегда. Мы часто не осознаем в полной мере свое мировоззрение, через линзы которого глядим на мир. Для того, чтобы понять себя, требуется большая работа: надо допрашивать самого себя, копаться в своих смутных чувствах, выискивать их истоки. Это бывает не менее сложно, чем понять другого человека. Нам кажется, что мы умники, которые все знают и все понимают, и все могут объяснить, но на самом деле — блуждаем в потемках. А самопознание – это очень большая работа. Если ее проделать, то обнаружится, что рациональность — небольшая часть айсберга, уходящего вглубь души. И попробуй – нащупай эту глыбищу и что она представляет.

Копаясь таким образом в самом себе, понял однажды, что в спорах для меня все не сводится к рациональности. Я не только умом принимаю те или иные идеи, и мое существование не ограничивается рамками рациональности. И что если мне как дважды два докажут, что правда за либералами-антисоветчиками, то все равно не смогу ее принять. И только по одной причине – за этой либеральной правдой стоит некий мир, в котором я буду задыхаться и умирать. Это как рыбу выбросить на песок. А мне нужно пространство для существования всей полноты моей человеческой сущности, а не только экономической деятельности. А за либералами не только экономическая модель, за ней метафизика, мир, который для меня лишен смысла, есть темница, кладбище для души. Поэтому я буду биться даже если у меня кончатся рациональные аргументы. Если не останется рациональной аргументации, пойду в атаку с Иисусовой молитвой или мантрой «ом мани падме хум».

Об этом очень хорошо говорит философ Алексей Федорович Лосев: «Не только гимназисты, но и все почтенные ученые не замечают, что мир их физики и астрономии есть довольно-таки скучное, порою отвратительное, порою же просто безумное марево, та самая дыра, которую ведь тоже можно любить и почитать… Все это как-то неуютно, все это какое-то неродное, злое, жестокое. То я был на земле, под родным небом, слушал о вселенной, „яже не подвижется»… А то вдруг ничего нет, ни земли, ни неба, ни „яже не подвижется». Куда-то выгнали в шею, в какую-то пустоту, да еще и матерщину вслед пустили. „Вот-де твоя родина, — наплевать и размазать!» Читая учебник астрономии, чувствую, что кто-то палкой выгоняет меня из собственного дома и еще готов плюнуть в физиономию… 

Естественность зверства, законность дикости, нормальность людоедства меня не устраивали. Да, можно так рассуждать: раз все естественно, все и позволено. Но я чувствовал, что жизнь надо как-то переосмыслить, что жизнь надо переделать, что надо установить какую-то другую естественность, что надо хвалиться какими-то другими нормами. Никакие инстинкты, будь они трижды естественны, ни кошачьи, ни собачьи, как бы они ни были достаточны для объяснения жизни, меня не устраивали. 

…Знание законов природы, да и вообще научное знание не есть жизненное знание! Это не та мудрость, которая есть разрешение жизненного противоречия и которая бы соответствовала человеку целиком. Нет, эта отвлеченность только и соответствует отвлеченной стороне человека, его рассудку, и ничего не говорит о жизни, никакой человеческой жизни не соответствует».

Алексей Федорович яростно отвергает пустой, злой, жестокий мир научной естественности потому, что в нем душа умирает.

Пытаясь разобраться в том, почему я – советский, однажды понял: для меня важно, чтобы между Богом и мной, Богом и человеком – не было зазора. Что если между Богом и мной будет зазор хотя бы в человеческий волос – это катастрофа. Я никогда этот зазор не перепрыгну и маленькая трещина будет все равно, что пропасть. Для кого-то, возможно, это покажется странным, но именно на идее того, что между Богом и человеком не должно быть зазора, и базируется мое принятие советского, коммунизма, коммунистического представления перспектив человека: разделенность должна преодолеваться, а человек в совершенствовании раскрыть в себе Бога, т.е. обнаружить, что зазора между ним и Богом не существует. Эта та метафизика, на которой построен мой советизм. И я эту метафизику ни под каким напором враждебной рациональности не сдам, тут вопрос жизни и смерти.

Кальвинизм интересен тем, что он наглядно показывает, как можно с помощью одной коррекции, поправки изменить суть определенного учения. Кальвин не отрицал Евангелие, учение Христа, он всего лишь привнес идею об предопределении и все преобразилось до неузнаваемости. По Кальвину Бог изначально предопределил одних людей к спасению, других к погибели. Это образует трещину между Творцом и людьми, т.к. люди становятся куклами в театре Карабаса-Барабаса. Эта изначальная трещина пролагает трещины между людьми, т.к. одни избранные, другие проклятые и это не исправить.  В итоге и получается либеральный мир свободной пустоты, в котором витают разделенные атомы. А для антисоветских оппонентов, как мне кажется, характерно принятия такого метафизического зазора. Индивидуализм – это представление о человеке, как об атоме, мечущемся в пустоте. И эта пустота есть либеральная свобода. Но эта пустота не образована просто так, она является следствием того, что между Богом и человеком есть трещина или пропасть, которую никогда не преодолеть. Можно было бы привести много примеров подобных метафизических трещин, но тогда статья распухнет до размеров, которые сделают ее трудно воспринимаемой. Поэтому обращусь только к кальвинизму.

С. Г. Кара-Мурза в одной из своих книг пишет, что он из долгих наблюдений за свою жизнь обнаружил: просоветских людей отличает одна черта – жалость. Он говорит, что это не зависит от жизненного статуса просоветского человека, некоторые из них были вполне состоятельны. Жалость, способность к эмпатии, сопереживанию проистекает из ощущения единства мира. Человек между собой и другими не видит зазора, поэтому в какой-то мере ощущает их как часть себя. Отсюда проистекает советизм: каждый голодный должен быть накормлен, каждый больной вылечен, каждый безграмотный обучен. И даже если такой человек в полной мере не осознает всей метафизики, которая стоит за его мировоззрением, она все равно влияет на его рациональность, формирует ее.

С другой стороны, антисоветчики в своих спорах очень часто упирают на невинно загубленные жизни Сталиным, оплакивают «слезинки каждого ребенка». Но продолжаешь с ними разговор, дело заходит о современности, об опустевших городах, разрушенных заводах, и вдруг этот жалостливый антисоветчик обнаруживает страшную безжалостность. Он с такой черствостью и бесчеловечностью заявляет, что все нерентабельное и неконкуретноспособное должно умереть, что начинаешь подозревать: он, возможно, и жаждет этой смерти.