О гражданах и негражданах

Фото отсюда

Сейчас все привыкли к тому, что государство населяют граждане. Настолько, что указанные понятия кажутся естественно-связанными: ну, в самом деле, как называть население государств? Разумеется, иногда всплывают некие «лица без гражданства», но их существование выглядит неким курьезом. Ну, и еще кто-то может вспомнить тот факт, что в Прибалтике 1990 годов существовала некая прослойка «неграждан» — бывших жителей СССР, которым не выдавались гражданские паспорта прибалтийских государств. Однако и это мало что меняет: 1990 годы были временем таких извращений, по сравнению с которыми «негражданство» выглядит детской игрой –скажем, в некоторых республиках «неправильных людей» просто резали.

Тем не менее, данное представление ошибочно. По той простой причине, что, во-первых, само понятие «гражданства» вовсе не эквивалентно «населению», поскольку оно означает не просто жителей тех или иных государств, а тех их жителей, кои связаны с данным государством неким «договором». В котором обе стороны договариваются о некоем, взаимовыгодном для них обоих, взаимодействии. Так вот: именно в подобном смысле данное понятие довольно молодое – оно получило распостранение только после Великой Французской Революции. Ну, а во-вторых, поскольку даже после этого времени оно, как правило, охватывало лишь незначительную часть населения. Основная же масса последнего – так же, как и до 1789 года – существовала в положении т.н. «подданых». Т.е., лиц, главной привилегией которых, а точнее – единственно важной целью существования с т.з. государства – была выплата налогов.

Помимо этой задачи никаких особых связей у народа и государства не существовало. Точнее сказать, народ был должен еще много чего – например, поставлять рекрутов в армию (если существовал рекрутский набор), выполнять некоторые срочные работы (скажем, по строительству укреплений во время войны), принимать «на постой» государственную армию, участвовать в религиозных ритуалах (разумеется, не бесплатно). Ну, и самое главное: народ должен был никоим образом не создавать проблем разнообразным барам и хозяевам и исполнять все их прихоти. (С очевидными репрессиями против тех, кто рискнет не принимать данные правила.) Но все это осуществлялось только благодаря очевидной слабости населения по сравнению с государственным аппаратом насилия. Иначе говоря, просто выбивалось силой.

То есть, как уже не раз говорилось, народ издавна – с самого начала формирования государственной системы, как таковой – воспринимался исключительно, как механизм для удовлетворения потребностей правящих классов. Представители которых, собственно, и выступали единственными «целеполагателями» для государств. В том смысле, что именно для этих «представителей» — аристократов и богачей – и формировались цели и задачи государственного управления. Разумеется, с учетом того, что сам правящий класс – по известным причинам – был неоднороден и конкурентен, т.е., одни аристократы и богачи стремились победить других аристократов и богачей. В связи с чем государстсво могло иногда применять силу и репрессии к одной группе «бенефициаров» в интересах другой.

Однако отношения его к народу это не меняло. В том смысле, что народ всегда был средством, и рассматривался только в указанном качестве. Поэтому-то концепция о «партнерстве» государства и его обитателей применительно к основной части человеческой истории выглядит странно: на самом деле, данного партнерства не было даже в зачаточном состоянии, а было подавление одних в интересах других. И только после того, как «низшие слои» начали наращивать собственные инструменты «могущества» — вроде создания скоординированной рабочей борьбы – начался процесс включения их в состав «общественного договора». Сиречь – превращения из подданных в граждан. Разумеется, нетрудно догадаться, что подобный процесс был крайне сложным и нелинейным: скажем, взлет «гражданского общества» во время Великой Французской Революции, приведший к распространению данного института практически на все население страны, в последующем сменился спадом. (Во время которого значительная часть низших слоев была, фактически, возвращена к состоянию «подданных».) Но сути это не меняет.

Впрочем, говорить об исторических реалиях данного процесса надо уже отдельно. Тут же стоит вернуться к нашей современности – ради которой, собственно, и было сделано данное отступление. И отметить, что описанная особенность взаимодействия государства и населения – в том смысле, что значение для первого имеют только те представители второго, которые обладают хоть какой-то возможностью для «силового давления» («физического», как аристократы, или экономического, как богачи) – сохраняется и сейчас. Более того – даже сейчас эта особенность оказывается более актуальной, нежели все юридические законы и нормы. (Кои в настоящее время провозглашают гражданами всех наличествующих обитателей тех или иных стран.)

Поэтому чем дальше уходит эпоха, в которую давление со стороны народных масс было значительным – за счет развитого рабочего движения, а так же за счет влияния «тени СССР» — тем более положение большинства становится сходным с положением именно подданных, а не граждан. В том смысле, что тем меньше интересы этого большинства учитываются в государственной политике, и тем больше к ним применяется указанный выше «утилитарный подход». То самое «возвращение к исторической норме», при которой жизнь населения начинает рассматриваться только в качестве инструмента для обеспечения властителями своих интересов. Нет, не всегда эти интересы выступают только экономическими – т.е., в плане восприятия масс, как потенциальной рабочей силы. Бывают еще и политическим мотивы, возникающие, как отголосок уже помянутого положения, при котором гражданство (фактическое) было всеобщим. В этом случае вполне возможно даже некоторое удовлетворение минимальных потребностей большинства – выплата пресловутых пособий, на которых «сидят» многие американские чернокожие или арабские мигранты в Европе.

Однако надо прекрасно понимать, что, во-первых, подобная «поддержка» на самом деле «поддерживает» лишь жизнь на пороге нищеты, причем, безо всякой перспективы вырваться из данного положения. А, во-вторых, что никакой субъектности от «поддерживаемых» лиц в данном случае не ожидается. А точнее, наоборот: они рассматриваются исключительно, как «игрушки» в руках «больших дядей», решающих свои «большие проблемы». При этом данное положение прекрасно ощущается и в самих «низах», и (разумеется) в «верхах». Надо ли говорить, что для человека, как такового, это выглядит малоприемлемым. Более того, это чуть ли не менее приемлемо, нежели жизнь «традиционного крестьянина», у которого большая часть продукции изымается сеньорами и государством, однако он, по крайней мере, выглядит, как хозяин на своем участке. (Собственно, именно поэтому крестьяне в течение веков держались за свое место – хотя с формальной точки зрения те же нищие порой жили гораздо более сыто, нежели они.)

Собственно, именно тут и лежит уже не раз помянутая проблема «американских чернокожих», которые существуют именно в указанном качестве. Причем, судя по всему, реального включения данной категории людей в состав «полноценного» американского общества не было никогда: борьба с сегрегацией только вошла в свой пик, когда исчезла «Советская тень» (в конце 1970 годов), и поэтому завершиться до конца она так и не сумела. Поэтому указанная категория общества так и осталась – в значительной мере – существовать на уровне «неграждан», подданных. Для которых имеющаяся государственная система есть чужое, ненужное и опасное явление. (Об этом я писал уже неоднократно.) Отсюда неудивительно, что пресловутые «бунты чернокожих» встречаются в американской истории неоднократно. Например, до последних событий самым крупным и известным было выступление их в Лос-Анджелесе в 1992 году. (Кстати, очень масштабное действо было, однако – по известным причинам – у нас почти неизвестное.)

Впрочем, нам – т.е., жителям бывшего СССР – вообще тяжело понять концепцию «негражданства». Поскольку в советское время данное явление было полностью изжито на территории нашей страны, и все имеющееся население – включая жителей отдаленных аулов и чукотских стойбищ – было включено в состав граждан. Включено реально, а не формально – в том смысле, что это не только было прописано в Конституции страны и других законах, но и реально действовало – например, за счет развитой системы учета народных интересов на всех уровнях. (См. само устройство Советской власти с ее системой Советов.) Поэтому «тут» (на территории бывшего СССР) даже сейчас еще поддерживается аномально высокий уровень «психологической включенности» населения в жизнь страны – при том, что реально постсоветская элита воспринимает его исключительно в рамках «подданства». (Т.е., желает только драть семь шкур при минимальной заботе.)

Тем не менее, стоит понимать, что данное советское представление давно уже не работает – причем, ни внутри страны, ни «снаружи». И большая часть людей, формально являющихся «равными и равноценными», на самом деле ни равенством, ни равноценностью не обладает, выступая… ну, сами понимаете, чем для «власть имущих». По крайней мере, после этого понимания бесконечные выступления в Европе или США перестанут восприниматься, как часть какого-то «заговора» или «майдана». Ну, а самое главное – подобная идея позволяет избежать переноса отношения (скажем, ненависти или вражды) с правительства и «лучших людей» какого-нибудь отчаянно вредящего нам государства, на его основное население. (Т.е., позволит понять, что когда те же США или Европа вводят санкции против России – это делают не американцы или европейцы, а исключительно американские и европейские элиты.)

Ну, а о том, что отсюда следует, надо будет говорить уже отдельно…