Крысиный пир: ужасы локализма

Позор т.н. «пенсионной реформы» многие публицисты наших дней пытаются представить, как сбой, некое извращение системы, «бессмысленное и беспощадное» — как будто бы позор пенсионной реформы выпадает из некоего смыслового ряда преобразований, в которых от человечности много лет присутствует одно пустословие. Я же осмелюсь предположить, что никакого «системного сбоя» не было, а перед нами очередной рубеж безбожной и бездарной экономической политики ряда десятилетий, неразрывно связанный с психологическим локализмом ключевых акторов. Акторы сменяют друг друга, как вожаки волчьей стаи, а локализм остаётся, как волчий закон…

Психологический локализм – самое фундаментальное из всех общественных явлений. И его борьба с инфинитическим настроем человеческого существа – лежит в основе всех и всяческих социальных процессов, будь то экономика, крушение держав, гибель культур, поражение в войнах и т.п.

Когда что-то рушится – кажется, что просто нет сил его больше поддерживать. Но это – главная ложь века! Большинство крушений связаны не с тем, что нет сил, а с тем, что пропало желание поддерживать сложную, обобщающе-универсальную систему ценностей.

Если желание есть – то отсутствующие силы можно найти, хотя бы со временем, и многие системы порой возрождались из пепла – потому что было желание их восстановить. А вот если угасло желание «кормить собой абстракцию» — тогда располагаемая сила не имеет никакого значения: любые её резервуары попросту останутся невостребованными.

Несмотря на разницу в масштабах – величайшая геополитическая катастрофа ХХ века, развал СССР и текущая экономическая диверсия, отмена пенсий – вписываются в один смысловой ряд. Когда вопрос не в отсутствии сил, средств, а в отсутствии желания исполнять свои обязанности и присягу.

— Нелепо говорить, что советским людям не хватило оружия для защиты СССР: советское оружие стреляет и продаётся до сих пор, арсеналы его кажутся неисчерпаемыми.

— Нелепо говорить, что российскому правительству в эпоху растущих цен на нефть не хватает денег на пенсии. Конечно же, хватает («пока у страны есть бюджет – не может не хватать денег на пенсии» – гласит народный афоризм-морализм).

Не хватало и не хватает другого: желания с «этим» возиться, обременять себя исполнением обязанностей и служебного долга.

+++

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: разные системы создаются с разными целями.

Целью системы может быть научно-технический прогресс, расцвет культуры и духовности, углубление образования и познавательных способностей, развитие социальных программ.

Такая система дискомфортна для начальства, потому что начальство в ней не цель, а средство, рабочая лошадка — существующая не для себя, а для дела. Не справляешься с делом — выбросят…

А может быть (и стало) – простое удобство правящего заговора, самый банальный комфорт верхов. И тогда цели развития не только не достигаются, но и вообще не ставятся.

Но зато для начальства всех мастей такая система максимально комфортна, зоологически-удобна (эргономична). Она «елитам» всё даёт, и ничего взамен не требует…

Фигурально выражаясь – крысы пожирают кульманы и мольберты.

Любой старинный фолиант для крыс – только кожаный корешок, который можно сожрать. Торжествует бесплодная и бездарная серость, лишённая принципов восхождения, прогресса и преемственности. Простое удобство верхов снимает вопросы движения вперёд, преодоления негативного, позитивных перемен (при которых «завтра будет лучше, чем вчера»).

В такой самозамкнувшейся на эгоизме правящего заговора системе нет ни «завтра», ни «вчера». Одно вечное «сегодня», короткая память, не позволяющая анализировать ни достижения, ни проблемы. Если выразить цель власти и её прикормышей (т.н. «елиты») одной фразой, то она будет такова:

-Стремления все права, всю наличность закрепить за собой, а все обязанности сбросить с себя.

И потому возможности правящего узкого слоя постоянно нарастают, а его обязательства (долг перед обществом) – столь же постоянно сокращается.

Отмена пенсий по всему миру – лишь страничка в многотомном своде «Как угасала цивилизация». Смысл «реформы» — полностью укладывается в общую формулу: снять с себя принудительно-вменяемую обязанность, функциональную нагрузку, которую цивилизованное общество налагает на цивилизованные формы власти.

То есть на такие формы власти, представители которых не только жрут слаще всех и всеми помыкают, но, кроме того, ещё и производят слово «должность» от слова «долг» (общественный, человеческий – имеется в виду). Несут какие-то вменённые функциональные обязанности — кроме самоублажения и самолюбования…

Когда цивилизация разрушается, а система деградирует – представители власти начинаются тяготиться собственными обязанностями. Им, конечно, безумно нравится получать всё лучшее: вещи, места и пресмыкательство подхалимов, но хотелось бы получать это безотносительно выполнения долга, порученного дела.

Наиболее дикие формы такого поведения демонстрировала освиневшая вконец ельцинская «вертикаль» и её младшая сестра – украинская хунта. Путин создал «лайт-версию» этой «кало-колы», то есть удалил с поверхности всеобщего обозрения наиболее свинские и вопиющие формы безответственности «елит», проведя их косметическое очеловечивание.

Но изменились ли суть, звериное нутро сформированного по итогам крушения советской цивилизации власти-монстра? Боюсь, что нет… И политическая власть вообще не в силах изменить нутро!

+++
Локализм (как и инфинность) является внутренним настроем инструмента психики, тайной души. Именно поэтому, в силу интимной сокрытой природы «ПЕРВИЧНОГО МОТИВАТОРА ВСЕГО НА СВЕТЕ» — локализм нельзя отменить законом или подавить террором. Человек под давлением будет говорить то, чего от него хотят услышать (что десятилетиями делали все горбачёвы, яковлевы, кравчуки, порошенки, шеварднадзе, алиевы и прочие туркменбаши).

Вопрос в том – а что человек на самом деле думает? Подчиняясь насилию, страха — он кричит речёвки, которые ему кажутся глупыми и смешными. А следовательно (мотив последующей компенсации) – нет никого, кто ненавидел бы коммунизм сильнее, чем неискренние коммунисты, лицемеры, думавшие совсем не то, что говорили и публично делали.

Закон суров, и неумолим: любая задача цивилизации строится на приоритете вечных ценностей. Аксиомой любого культурного общества выступает приоритет общего над частным, вида над особью. Но вечные ценности несовместимы с локальной особью. Вообще, от слова «никак». У биологической особи нет вечности. У неё нет тысячелетия. И даже сто лет для неё – бессмысленно-гигантская величина, держать которую в уме кажется безумием.

Локальная биологическая особь играет со временем на понижение. Процесс не мгновенный, но имеет очевидную со всех сторон направленность: горизонты интересов сужаются, биологический практицизм сиюминутной выгоды или удобства вытесняет «планов громадьё», свойственные личности, мыслящей в режиме вечности (только такого индивида можно называть «личностью», иные – «особи»).

Из поля зрения выпадают седая древность и туманное грядущее. Оттуда выпадают как далёкие планеты бесконечного Космоса, так и таинственный микромир, всё, что нельзя осязать биологической конечностью. Выпадают все абстракции «мира выше пупка» (то есть желудка и половых органов). Среди них все обобщающие понятия (универсалии[1]): «человечество», «планета», «держава», «народ», «предки», «потомки» и т.п.

Человек мыслит в пределах пузыря своей временной и пространственной биологической локации, отрицая смысл, ценность и значение всего, что находится за пределами этого пузыря (круга личных удовольствий и похотей). Отсюда мы и вывели наш термин «локализм» — которым обозначаем первопричину всех социальных и социокультурных катастроф. Локализм предполагает мотиваторами поведения не долг и служение, а наживу и приспособленчество.

Поскольку локализм на самом базовом, эмоциональном уровне отрицает единство человеческого рода и существование обобщённого человека («человека вообще», который и я, и не я одновременно) – то его естественной средой является стихия свободы-вседозволенности, в быту всегда оборачивающейся хищностью и/или скотством.

Свобода-вседозволенность – онтологический (бытийный, фундаментальный) антипод социальной практики прав человека. Ибо права даются всем поровну, а свобода предполагает пользователя и его жертву (полюбив обращение «господа» — задумывались ли мы в 90-е, что господ без рабов не бывает?).

Вообще само понятие прав человека немыслимо без стандартизации, обобщения и «уравниловки», сводящих живое пёстрое множество очень разных людей к единому образу.

Если убрать «уравниловку» — то речь пойдёт уже не о правах любого человека, а о «каждому своё», как на воротах Бухенвальда…

Всякое обобщённое право содержит в себе и горечь обязанности. Например, пенсионный возраст «55/60» органично сочетался с законом о наказании тунеядства: все имеют право не работать после наступления пенсионного возраста, но все обязаны работать до его наступления.

С рыночным капитализмом принцип государственного пенсионного обеспечения не стыкуется никак. Здесь не может быть никакого общего пенсионного возраста: богатые отходят от дел, когда захотят (хоть после школы, хоть до неё), а бедные прикованы к тачке каторжника до самой смерти.

В этом и заключается любимая либерал-дегродами стихия свободы-вседозволенности: если никто не обязан давать тебе работу (сам найди, если сможешь, и какую сможешь) – то никто не обязан давать тебе и стандартную пенсию. Это же логично: где все работают примерно одинаково, и зарабатывают примерно одинаково – там и старость у всех примерно одинаковая.

Но как может быть примерно-одинаковая старость в обществе, где так сильно различается молодость? Люди, которые хотели бы сохранить единый и общий для всех, государственный пенсионный возраст – на самом деле говорят о частном случае единых и общих для всех обязанностей перед государством.

Пенсия – как пенсия (а не как разномастные накопления на старость) немыслима без социализма. В условиях капиталистического рынка она вопиюще-чужеродна. Ведь речь идёт о том, что всем людям, независимо от их различий, удач и неудач – выдаётся общее, стандартное право. Оно в высшей степени неудобно для локалистов во власти, потому что налагает на них обязанности, вешает долг сразу перед целым поколением (поколением пожилых).

Никто не спорит, что изыскивать средства для вменённого в обязанность целого поколения пожилых – тяжёлый и сложный труд, требующий от «министров-капиталистов» и трудолюбия и высокой степени профпригодности. Они не обладают ни тем, ни другим, и желанием обладать перечисленным – тоже не обладают.

Гораздо проще отменить пенсию, как обязанность и долг власти, оставив её, как вольное право: будет желание и деньги – заплатим, не будет – плевать, никому мы ничего не обязаны!

Так пенсионный принцип из закона цивилизованного общества превращается в заурядную милостыню, которую прихожане дают добровольно, когда хотят и сколько хотят.

Переход от обязательной, вменённой власти как долг, заботы о пожилых – к первичной архаичной стадии милостыни (милостыня – первый известный истории тип социальной протопенсии) – означает, что вся цивилизация пошла «против рожна», стала «развиваться» в обратную сторону, т.е. сворачиваться до первобытной архаики.

+++

В цивилизованном обществе, если бы мы имели таковое (а не сброд вороватых локалистов, каждый из которых не видит дальше собственного носа и у каждого из которых «хата с краю») – первым делом задали бы вопрос: а есть ли вообще право у власти повышать пенсионный возраст? Насколько это в пределах компетенции власти?!

Если врачам надоест лечить, или сантехникам – выезжать на аварию трубопровода, то это ведь не значит, что они могут просто отказаться, оставаясь при этом врачами или сантехниками. Речь ведь идёт о том, что люди обсуждают свои функциональные обязанности, произвольно их сокращают под своё удобство – вместо того, чтобы их выполнять, как положено.

Мне, может быть, не хочется ходить на работу к 8 утра. Я, может, хотел бы пару часов сверху досыпать… Но чтобы спать до 10 утра – я должен сперва уволиться с работы, куда нужно приходить к 9. Сам не уволюсь – уволят по статье. И будут правы. И всем это понятно. Кроме правительства – которое решило, что ему пенсии не платить будет легче, удобнее, чем платить их…

Существует специальная статья в Конституции на этот счёт, запрещающая вводить законы, ухудшающие социальное положение в «социальном государстве РФ». Но меня мало волнует Конституция, меня больше волнует ОТЦ[2], то есть не буква, а дух цивилизованного образа жизни.

Если власть вступила на путь сокращения неудобств для себя – путём наращивания неудобств и бедствий у населения, то где и на чём такая власть остановится? И найдёт ли силы остановиться в своём профессиональном и нравственном падении?

+++

С точки зрения фундаментального обществознания локализм психики (отказ от служения вечным ценностям в угоду сиюминутным выгодам биологической особи, отделившей себя от Вселенной и человечества, внутренне разорвавшей своё единство с градом и миром) – это разрушение непрерывности времени, пространства, причинно-следственных связей, из которых вырывают утилизируемый особью кусок. Это всё равно, что вырвать рельс из единого полотна железной дороги. Пусть стоимость рельса (а тем более гайки, выкрученной на рыболовное грузило) ничтожна – под откос идёт весь эшелон человеческих истории и цивилизации.

Человек, одержимый духом эгоизма, стремлением всех «напарить» и на чужом горбу в рай въехать – разрывает время, и тем самым убивает время. Рассчитывая всё в пределах только своей, личной, и только биологической, короткой жизни – локалист производит цивилизационную катастрофу максимальной степени разрушительности. Речь идёт не о случайной, прискорбной гибели культурных ценностей (постоянно случавшейся в истории) – а о сознательном их удалении из жизни: как не имеющих никакой цены для локалиста.

Такая катастрофа – когда речь идёт не о частичной потере культурного кода, а о сознательном и полном избавлении от него – страшнее любых нашествий и природных бедствий, вулканов и землетрясений.

— Мы оставляем только то, что может пригодиться нам. Остальное – на помойку! После нашего ухода из жизни – судьба мира и человечества не имеет для нас никакого значения. Вселенной не существует без нас.

Если такое сказал отдельный маргинал – то перед нами криминальная, уголовная трагедия. Если такое сказал человек, прорвавшийся во власть – перед нами политическая и историческая трагедия. Если такое говорят все – перед нами цивилизационная и метафизическая трагедия, закрывающая историю вида «человек разумный»…

+++

Человеку, погрязшему в бездумном, разучившемся широко обобщать и анализировать большие процессы, эгоистичном самоублажении – по привычке страшно увидеть глобальную катастрофу цивилизации, стирающей все элементы и достижения культуры – как высокой, так и культуры быта.

Человек не соединяет своё личное крысятничество – и глобальное торжество крыс, для самоуспокоения он отделяет себя (такого маленького) от неких мифических «хранителей», которые, мол, «легко обойдутся без моей помощи».

Есть же, мол, кому защищать закон или заниматься культурой, есть кому хранить технические знания и нравственные скрижали, пусть они это и делают, а я займусь своими частными, локальными проблемками…

На самом деле никаких отдельных от современного человека «хранителей» не существует: нет никакой высшей расы, которая собирала бы по помойкам выброшенные вами книги, и впитывала бы проигнорированные вами школьные знания. Нет никакого отдельного от человека закона, и некому, кроме человека, хранить законность, восстанавливать справедливость.

Нелепо рассчитывать, что вот, мол, я проведу жизнь как мне удобно, наплевав на всё великое, а «другие» выправят крен, будут за меня оберегать, воевать, созидать, за меня думать и изобретать, за меня платить старикам пенсии и сиротам пособия…

Потому что эти «другие-правильные», противопоставленные воображением паразита его собственной пакости – миф и выдумка. Никаких «других», кроме нас с вами, в данное время не живёт на планете.

Сохранится только то, что мы сохраним.
Не сожрут только тех, кого мы защитим.
Выживет только то, чему мы поможем выжить.
Изобретено будет только то, что мы изобретём.

+++

В целом: останется потомкам только то, что мы оставим. И потомки эти будут только в том случае, если мы их породим и вырастим. И будут только такими, какими мы их воспитаем.

+++

Основной симптом локализма – полная утрата способности воспринимать чужую беду, как собственную (то есть обобщать себя до всечеловека).

На бытовом языке это явление называется «бессовестностью». Бытовой язык не объясняет проблемы, а лишь ругается на неё: «бессовестный» — скорее ругательство, чем диагноз когнитивных способностей.

Да, у меня нет совести – скажет бессовестный – а объясните, почему, с какой стати, она должна у меня быть?!

А вот вы – скажет он – хотели бы, чтобы вам в башку вставили чип, который бы вместо вашей личной свободной воли управлял вашим поведением?!

Совесть, говоря научным строгим языком – есть обобщение себя во всё человечество. Для того, чтобы такое обобщение себя во всечеловека совершить, нужно уметь обобщать и верить в существование универсалий (человечество – явная универсалия, а номиналисты, как мы знаем, отрицали их реальность, считали их сбоем мышления, фантомом смутной неразборчивой мысли).

Если мы не верим в реальность существование общих понятий (универсалий), таких, как «человечество» — тогда мы обобщим себя в ничто, в ноль, в пустоту, что и делают смертопоклонники, выводя итогом своей философии случайность и бессмысленность не только чужих, но даже и своей собственной жизни.

Процесс обобщения конкретных случаев в общие понятия – или не состоится, или примет патологические формы, породив выводы изуверские и мракобесные.

+++

Это – теория. Теорию иллюстрирует практика. Локализм богатых и знаменитых в нашем современном глобальном обществе – либо вообще не делает обобщений, сравнений себя с другими (мол, это несравнимо). Либо же, обобщая – приходит к каким-то мрачным, человеконенавистническим выводам, чудовищным и сатанинским в своей мотивационной части.

Вечность видит в человеческой жизни неудалимую необходимость, высшую волю (из Вечности ничего нельзя удалить, она не убывает при отнимании любых чисел, и не растёт при любом прибавлении). Локализм (чаще всего в форме атеизма, но не всегда) неизбежно увидел в человеческой жизни нелепую, и порой досадную случайность.

Оттого человеческую жизнь в нём можно свести к ошибке, вполне исправимой путём удаления и последующего забвения.

Оттого Чубайсу и не важно, сколько миллионов погибнет, обеспечивая ему, Чубайсу, недостижимой при советской власти уровень бытовых удобств и роскоши[3].

Ведь вся Вселенная у локалиста сводится к нему и его личным интересам, существует только для него, и сворачивается в небытие вместе с его смертью.

+++

Психологический настрой по имени «локализм» несовместим с государством и правом. Даже самые первые, примитивные формы государства, и самые архаичные законодательства – предполагают взаимный отказ людей от выгод личного произвола. По формуле «ты не убьёшь меня, когда тебе будет выгодно убить меня – а я не убью тебя, когда мне будет выгодно убить тебя». Выход из такого согласия одной из сторон – разрушает её.

Даже самое примитивное государство – эмбрион коммунистического общества, потому что пусть частично, но содержит в себе обобществление имуществ и прав. Государственная собственность противопоставляется частной[4] – и является имуществом общего пользования, служащим общему благу.

Поэтому психологический локализм (намерение жить только для себя, и только свой краткий биологический срок, а дальше хоть трава не расти) – разрушает не только социалистический уклад. Он сносит под ноль вообще всё, построенное цивилизацией с её древнейших времён. Нового в сокровищницу цивилизации локалист не вносит, а старое – расхищает оттуда. Соответственно, сокровищница пустеет и перестаёт быть сокровищницей, окончательно опустев.

Замыкая на себя все возможности и весь потенциал текущего момента жизни, локалист не оставляет никаких шансов ни прошлому, ни будущему, ни традиции, ни прогрессу.

Его психология устроена так, что в ней нет благодарности предшественникам, оставившим ему расточаемое им наследие, и нет ответственности перед потомками. Да зачастую и самим потомкам явиться на свет он не даёт шансов, как современные шведы…

+++

Оттого массовое торжество локализма и локалистов (не желающих жить ни для чего, кроме себя) – это на практике всегда кошмар и ужас, который не создала бы и самая извращённая фантазия авторов антиутопий.

Это превращение людей в крыс и упырей, которые методично превращают в питательную труху все учебники и чертежи, поэмы и холсты, кодексы и свитки.

Крысиный пир – как конец истории, агрессивные грызуны – как вершина антропогенеза, согласитесь, жуткое зрелище.

И тем не менее, пока именно они лидируют с разгромным счётом надо всеми, кто как-то пытается им противостоять…

[1] Номинализм вообще утверждает, что универсалий в реальности не существует, а думать ими – психическое расстройство, искажение мышления. При нём, мол, мозг, вместо того, чтобы отражать реальность вокруг особи, отвлекает её умственное зрение внушёнными галлюцинациями, словами Докинза – «мамами-паразитами».

[2] ОТЦ – Общая Теория Цивилизации.

[3] По свидетельству В.Полеванова А.Чубайс откровенничал с ним в разгар людоедских реформ: «Что вы волнуетесь за этих людей? Ну, вымрет тридцать миллионов. Они не вписались в рынок. Не думайте об этом — новые вырастут». Это не отдельный цинизм отдельного негодяя, а символ веры либералов с их культом свободы-вседозволенности, при которой одним всё, другим ничего. Вспоминая (видимо, с некоторым внутренним запоздалым покаянием) времена Е.Гайдара, Юрий Лужков, Гавриил Попов написали статью «Еще одно слово о Гайдаре»: «Был февраль 1992 года. На совещании, которое вел Егор Тимурович, рассматривались неотложные меры по финансированию социальных программ. <…> Шло обсуждение социальных вопросов по строительству школ, по пенсиям, к тому времени почти обнуленным, по сбережениям граждан, тоже превратившимся в пыль.

И все тот же один из авторов этой статьи проинформировал Гайдара о том, что в Зеленограде наша медицина зафиксировала 36 смертей из-за голода. На это Гайдар ответил просто: идут радикальные преобразования, с деньгами сложно, а уход из жизни людей, неспособных противостоять этим преобразованиям, — дело естественное.

Тогда его спросили: Егор Тимурович, а если среди этих людей окажутся ваши родители? Гайдар усмехнулся и сказал, что на дурацкие вопросы не намерен отвечать».

[4] В этой связи интересно отметить, что в царской России имущество общегражданского пользования (казённая собственность) юридически отделялось от личного имущества царской семьи (удельная собственность). То есть, несмотря на абсолютизм и в целом неразвитость социальных практик, даже в царской России закон подчёркивал, что есть общее – и лично-царское имущество, соответственно, есть государственная собственность всех, противопоставленная частной собственности всякого.